Разделение церкви на Восточную и Западную всегда было и остаётся кровоточащей раной в христианском мире. Но, помимо фактов противостояния, конфликтов и взаимных анафем, истории известны и сохранившиеся у обеих сторон сознание ненормальности такого раскола. И, вместе с этим мы знаем о попытках примирения и преодоления этого разрыва. Не всегда удачные, а зачастую и трагичные, политизированные, либо подстёгиваемые военными нуждами или корыстными целями отдельных лидеров, такие попытки порой ещё больше разделяли христиан. Несмотря на богословские и мировоззренческие расхождения, особенности в обычаях и обрядах, латиняне и византийцы нередко начинали переговоры о восстановлении единства. Иногда им удавалось достигать, хоть и не прочного, согласия.
Таким образом, и возникла идея церковной унии – восстановление единства западных и восточных христиан в Церкви. Эта идея вырастала сама собой из евангельской Первосвященнической молитвы Господа Иисуса Христа (Ин. 17гл.). Вначале Лионская а затем Ферраро-Флорентийская церковные унии не принесли ожидаемого успеха. Эффект был обратный, как это ни странно звучит, но попытка объединения привела к противостоянию.
Не касаясь всего комплекса вопросов связанных с этой темой, кратко можно сказать, что истинное единение христианских церквей возможно лишь на основе истинного исповедания веры, а не формального подчинения одной из них. Говорить же о Брестской унии 1596 года как о свершившемся единении христиан нельзя; скорее наоборот – это была жестокая пародия на истинное церковное единство.
При подготовке и в осуществлении унии был нарушен важнейший принцип Православной Церкви: соборного принятия решения и соборного единства верующих в реализации этого решения. Брестская уния – продукт двух епископов (Кирилла Терлецкого и Ипатия Поцея) и молчаливой поддержки третьего (митрополита Михаила Рогозы), который был осуществлен в полном соответствии с принципами католического клерикализма, считающего, что принятие решений – сугубая прерогатива иерархии, которой паства должна всецело подчиняться. «Так русский епископат, проникшийся латинским духом иерархизма и клерикализма, через грубый обман паствы, методом властной интриги наладил унию и заручился защитой ее и поддержкой со стороны верховной государственной власти», – писал историк Церкви профессор А.В. Карташев. Неудивительно, что как только секрет унии стал известен, народная мирянская стихия подняла бурный протест.
В столице Литвы Вильнюсе протестовали духовенство, братства, горожане, учителя братской школы братья Стефан и Лаврентий Зизании. Активную борьбу с унией повели воеводы Ф. Скумин-Тышкевич и К.К. Острожский.
Когда же по приказу короля Речи Посполитой Ипатий Поцей и Кирилл Терлецкий осенью 1595 г. отправились в Рим, то там они на торжественной аудиенции в конце декабря того же года фактически приняли всю католическую догматику, отказавшись даже от многих ранее выработанных ими же артикулов. Православным Речи Посполитой сохранялась лишь традиционная обрядность, содержание которой было проникнуто совершенно иным католическим духом. Фактически состоялась не церковная уния, а подчинение части православной иерархии польско-литовского государства католической Церкви и папскому престолу.
А в следующем 1596 году творцы самочинной унии по повелению короля Сигизмунда III собрали в Бресте собор, целью которого было объявление в стране унии. Тогда же православные иерархи и миряне, в том числе князь К. Острожский, организовали в Бресте другой собор, в котором принимали участие патриаршие экзархи Никифор и Кирилл Лукарис.
Этот собор констатировал, что епископы-отступники нарушили архиерейскую клятву верности патриарху и православной вере и что они самовольно, без участия патриарха Константинопольского (в ведении которого тогда находилась православная церковь в наших землях) и вселенского собора, дерзнули решить вопрос о соединении церквей. За это Православный Собор лишил епископов-отступников священного сана. Резолюции Собора гласили: «Мы даем обет веры, совести и чести за себя и наших потомков – не слушать этих осужденных соборным приговором митрополита и владык, не повиноваться им, не допускать их власти над нами. Напротив, противиться их определениям и распоряжениям и стоять твердо в нашей святой вере…Мы протестуем против всех этих лиц, составивших без нашего ведома и против нашей свободы и всякой справедливости какую-то унию между церквами Восточной и Западной, и обещаемся не только не подчиняться, но с Божией помощью всеми силами сопротивляться им».
В дальнейшем власти Речи Посполитой жесткими методами «сверху» утверждали унию, создавая униатскую иерархию, отнимая у православных храмы, монастыри, передавая их униатам, лишая возможности православных священников служить. Первым мучеником стал константинопольский клирик экзарх Никифор, которого новоиспечённые униаты уморили голодом.
Методы, которыми действовало правительство и униатские пастыри, насильно утверждая унию в польско-литовском государстве, вызывали осуждение даже у высокопоставленных вельмож Речи Посполитой. Так, великий канцлер Литовский Лев Иванович Сапега (ранее перешедший в католичество и утверждавший унию) давал гневную отповедь униатскому епископу Иосафату Кунцевичу за нетерпимость к православным в 1621 году писал: «Не один я, но и другие весьма осуждают то, что ксендз владыка слишком жестоко начал поступать в делах веры и очень надоел и омерзел народу… А посмотрим на ваши деяния: вы наполнили земские суды, магистраты, трибуналы тяжбами, доносами, чем не только нельзя распространить унии, но можно расторгнуть и последний союз любви в обществе… Вместо радости пресловутая ваша уния наделала нам только хлопот, беспокойств, раздоров и так нам опротивела, что мы желали бы лучше остаться без нее – так много по ее милости мы терпим беспокойств, огорчений и докук. Вот плод вашей пресловутой унии! Сказать правду, она приобрела известность только смутами и раздорами, которые произвела в народе и целом крае». По указанию Иосафата Кунцевич в 1619г. всем православным священникам были разосланы циркуляры с требованием немедленного перехода в униатство. У тех, кто не подчинялся этому требованию, он отнимал приходы и передавал их униатам. Православным священникам запрещалось под угрозой смерти появляться в местах, где находились церкви, они лишались права совершать богослужения, таинства, служить панихиды. Были запрещены похоронные процессии для православных: покойников приказывали вывозить ночью на кладбище через ворота, предназначавшиеся для удаления из города нечистот.
Преодоление этого раскола началось лишь с полным присоединением белорусских земель к Российской империи в конце 18 века. И завершилось на Полоцком соборе 1839 года трудами митрополита Иосифа Семашко.
Как и всякое великое дело, воссоединение униатов не обошлось без случаев сопротивления. Инициаторами сопротивления были местные окатоличенные и ополяченные помещики. Так как объединение происходило в Российской империи сохранявшей крепостное право, то и воля крестьянства (подавляющего большинства униатов) во многом зависела от влияния помещиков. Само белорусское униатское духовенство (как и крестьянство) было зависимо от шляхетской воли пана. А тот боялся потерять свои землевладения. По этой-то причине и завязывалась львиная доля всех волнений. Где помещик был православный, там и крестьяне переходили в православие спокойно. А где пан был католиком, там возникали случаи противостояния воссоединению.
Многих униатских священников от воссоединения с Православной церковью удерживали чисто житейские соображения. Одни из них были напуганы слухами, что, в случае присоединения, их переселят в великорусские губернии, заставят носить рясы и бороды. Другие боялись, чтобы, вместо получаемой от помещиков материальной поддержки, не навлечь на себя их гнев и гонения (ка это было со многими священниками сочувствовавшим воссоединению). Так помещица Волкович в своём имении Долец местного благочинного Лесневского, склонявшегося к воссоединению с православием, лишила дров и стройматериалов, выгона для скота, земли, лугов которыми он раньше пользовался. И только вмешательство епископа Василия Лужинского вынудило помещицу прекратить давление на священника.
Обвинения православных духовных властей, а сними и российского правительства в насилиях над воссоединёнными униатскими священниками посыпались с 1833 года. Лишь только начались первые воссоединительные движения в среде белорусского народа, как сторонники унии стали распускать слухи о невероятных страданиях духовенства.
Следующая волна поднялась в 1838–1839 гг. в связи с Полоцким Собором подписавшим акт о воссоединении. Эта волна прокатилась в рядах духовенства Белорусской кафедры – 111 греко-католических священников подписавших в с. Церковляны протест против упразднения Унии.
Сопротивление оказывало в основном духовенство, оказавшее неповиновение своему униатскому начальству. Первое, что было сделано это устная личная беседа с подписавшими протест священниками. После которой большинство священнослужителей дали своё согласие перейти в православие. Как выяснилось, их ввели в заблуждение нелепыми слухами, что якобы при переходе придётся торжественно отрекаться от догматов католической веры. Был пущен слух о том, что высшее униатское духовенство сговорилось с местным краевым начальством об упразднении унии, и скрыли это от государя императора. Когда надворный советник В. В. Скрипицын[1] объяснял нелепость данных слухов, то многие из подписантов спокойно переходили в православие.
В тех случаях, когда словесные увещания не имели успеха, священника низводили на низшую ступень церковного клира. В случаях, когда и эта мера не приносила должного успеха, униатских священников высылали в российские губернии, хотя в прессе того времени распускались слухи о высылке таких священников в Сибирь. Сначала такие слухи распространялись в России, потом они перешли и в заграничные печатные издания.
В 1845г. в одной из французких газет появилась статья, автор которой поведал миру об униатских страдальцах за веру. В статье перечислялось 60 униатских священников и иеромонахов, одни из которых за своё стояние в вере якобы были сосланы в Сибирь, другие томились в тюрьмах, третьи были высланы в дальние губернии и там, лишённые средств, влачили жалкое существование.
Уже тогда российские власти принялись за расследования указанных фактов. Оказалось, что в числе указанных лиц четверо находились в монастырях по обвинению за участие в польском мятеже, два имени повторялось (скорее всего, для увеличения количества), 13 из перечисленных вообще к униатскому духовенству никакого отношения не имели (были просто католическими священниками и монахами), четверо умерли до воссоединения, восемь принявших православие и занимавшихся полноценной пастырской деятельностью, восемь вообще никуда не переезжали, один проживал в имении частного землевладельца по собственному желанию. Только двадцать человек, указанных в списке находились в велико- и малороссийских губерниях. Но все они жили на свободе и каждый из них получал денежное пособие от государства в размере 350 рублей ассигнациями в год. Все двадцать человек имели разрешение обращаться с духовными вопросами к римо-католическим священникам. В этом их религиозная свобода не ущемлялась.
Несмотря на такие разоблачения, миф о страдающем униатском духовенстве сознательно раздувался во второй половине 19 века. Такие авторы как Юлиан Пелеш (польск. Julian Pełesz) и Эдвард Ликовский (польск. Edward Likowski) основываясь не на документальных данных, а на частных не проверенных слухах, повторяли сказку о ссылке униатских священников в Сибирь. Этот миф перекочевал и в современные статьи о греко-католической церкви (см. в Википедия «Белорусская греко-католическая церковь»)
При разговоре о гонениях на униатское духовенство со стороны правительства и православной церкви нужно отличать собственно гонения и дисциплинарные (церковно-канонические) взыскания со стороны униатской духовной власти. К последним можно отнести следующее: вызов к правящему архиерею «на ковёр»; перевод с одного места служения на другое; временное или пожизненное запрещение в священнослужении (низводились на низшие степени клира); заключение под надзор в местные монастыри (но не тюрьмы). Самым тяжёлым наказанием считалась высылка с униатского духовенства из места жительства. При этом ссыльным из епархии назначалось ежемесячное жалование по 25р. в месяц, которое настолько обеспечивало их, что многим, оставшимся на бедных приходах священникам, положение ссыльных казалось завидным.
Иногда, однако, униатские священники лишались такого денежного пособия по просьбе епископа Белорусской епархии Василия (Лужинского) «…чтобы они могли почувствовать тяжесть ссылки». Такая мера не была эффективной и «тяжесть ссылки» скорее чувствовали семьи этих священников, остававшиеся без средств к полноценной жизни, нежели сами священнослужители. Иеромонахи и иереи, разосланные по разным монастырям Великороссии не испытывали гнетущей материальной нужды и не притеснялись. Так, когда, свящ. Игнатович из села Церковняны был выслан в начале 1839г. в Вяземский монастырь, то Смоленскому епископу было поручено «…нисколько не стеснять его в образе жизни, домашней молитве, пище и других безвредных привычках, наблюдаемо было только за его перепискою с прочими лицами». Таким образом, кроме наблюдения ни о каких «гонениях» речь не шла. Да и собственно то, что можно назвать гонением (уголовным преследованием), а именно: заключение под стражу, лишение имущества, штрафы и т.п., в отношении униатских священников, не согласных на воссоединение с православием, не практиковалось.
Главным местом, куда ссылались упорствовавшее униатское духовенство и монахи, была специально учреждённый 11 марта (старый стиль) 1839г. по повелению Николая I Курский униатский монастырь. В 1841г. в ней размещалось 20 человек. На содержание обители ежегодно выделялась около 6000руб. из этой суммы выдавалось небольшое жалованье каждому насельнику монастыря. Нужно заметить, что указанные средства часто поступали с большими опозданиями. Так что настоятель монастыря вынужден был просить помощи у местного губернатора Карла Яковлевича Флиге и православного епископа Курского и Белгородского Илиодора (Чистякова), которые, в свою очередь не отказывали в материальной поддержке.
Что касается повседневной жизни, митр. Иосиф Семашко предписывал настоятелю монастыря строго следить за нравами и поведением насельников. «…В особенности не дозволять своим подчинённым отлучаться из обители, а тем более шататься по городу, так как для прогулок достаточен имеющийся при обители сад». Но это предписание не исполнялось ни насельниками, ни самим настоятелем и не мешало насельникам иногда гостить у соседних помещиков. Такое положение не устраивало митрополита Иосифа Семашко «Их жизнь обеспечена – писал он- многие из них имеют собственныя деньги, они не несут никаких обязанностей, живут в обществе своих единомышленников и естественно при таких обстоятельствах утверждают себя только взаимно в заблуждении и упорстве» (Шавельский Георгий, протопресвитер. Последнее воссоединение с Православною церковью униатов Белорусской епархии (1833-1839гг.). СПб, 1910. С. 373).
Впоследствии, содержание этого монастыря было признано неоправданным, и он был закрыт. Насельники указом Синода были разделены на три категории. Лица первой категории лишались сана и размещались в российских епархиях, где, оставаясь ну учёте местного епархиального ведомства, находились под надзором полиции. Каждому из них назначалось из сумм воссоединённого духовенства единовременное пособие в размере суммы, расходовавшейся на годичное содержание в обители. Лица второй категории не лишались сана, но им предлагалось выбрать себе для жизни любой монастырь российских православных епархий, исключая западные. Лица третьей категории могли избирать себе для жизни любой православный монстырь на территории Северо-Западного края. Если священнослужители из последней категории отказывались жить в монастыре, тогда им предоставлялось право жить в любом другом месте Российской империи и получать денежное пособие по усмотрению Синода.
В 1845 году все униатские священники, лишённые сана проживали в разных русских городах на свободе и получали ежегодное пособие в размере 350р. в год. При этом каждый мог свободно заниматься любым законным видом деятельности.
Достаточно беглого взгляда на историю Брестской церковной унии, чтобы увидеть поразительную разницу между её началом и завершением. Насильственное насаждение унии ознаменовалось мученической смертью экзарха Никифора. Не затрагивая иных случаев циничного пренебрежения правами и свободой православного населения Великого Княжества Литовского, достаточно вспомнить только об одном человеке показавшим истинный лик униатства – Иосафате Кунцевиче.
Если сравнить два исторических момента в истории Брестской церковной унии начало и упразнение, то ясно выступит разница. И она обусловлена в отношении к человеку как образу Творца. Избегая идеализации сторонников воссоединения, всё же нужно признать факт более гуманного отношения к униатскому духовенству со стороны Православной церкви и российского правительства. Морально и нравственно пострадавшие были, но это ни в коем случае не оправдание насилия, скорее урок о том, что можно быть лучше. Однако убийств, открытого насилия (как это делал Иосафат Кунцевич) разрешённого или попущенного власть придержащими, в процессе воссоединения мы не найдём.
Что бы лучше понять процессы, связанные с воссоединением белорусских униатов, нужно учитывать один немаловажный факт. Восприятие социально-религиозных отношений в Белоруссии 19 века было совершенно иным. Здесь исторически сложились два своеобразных понятия. Первое – православный значит русский, второе – котолик значит поляк. В указанную эпоху это отождествление было настолько значимо, что конфессиональная принадлежность являлась основным признаком национальной идентификации. Русский человек, переходивший в католичество, становился «поляком», а принимавший православие поляк – «русским».
Таким образом, соперничество римо-католичества и православия на белорусских землях не было состязанием только конфессиональным, но и национальным. Воссоединение 1839 года, вырвавшее из под влияния католичества, а, следовательно, и ополячения 1,5 млн. белорусских униатов, было ударом не только по Римскому престолу, но и по национальному гонору поляков[2].
Воссоединение Белорусских униатов породило своеобразную цепную реакцию. 11 мая 1875 г. в православие возвратились 236 приходов с населением до 234 тыс. на Холмщине. Этот процесс продолжался и в дальнейшем. В марте 1946 года на Львовском церковно-народном соборе Украинской грекокатолической церкви Брестская уния на территории СССР была упразднена. Все указанные исторические процессы доказали нежизнеспособность и религиозную безосновательность такого вида объединения христиан как Уния.
[1] Скрипицын Валерий Валерьевич (1799-1874гг.) был командирован обер-прокурором св.Синода Н.А. Протасовым в Литовскую и Белорусскую епархии для предупреждения возможных волненний ввиду готовящегося воссоединения.
[2] Справедливо отмечает наш белорусский историк протоиерей Александр Романчук в своей статье «К ВОПРОСУ О ПРЕСЛЕДОВАНИЯХ УНИАТСКОГО ДУХОВЕНСТВА В ХОДЕ ОБЩЕГО ВОССОЕДИНЕНИЯ УНИАТОВ С ПРАВОСЛАВНЫМИ В 1839г.» «…Историки, которые особо подчеркивают насильственные меры в отношении униатского духовенства, попадают в ловушку. Дело в том, что религиозные убеждения являются самой сильной мотивацией нонконформизма. Любой священник знает: его повиновение любым властям простирается только до вопросов вероучения. Далее следует твердость вплоть до мученичества. С Православной Церковью в 1839 г. воссоединились около двух тысяч греко-католических священников. Если предположить, что их просто запугали, то такое возможно исключительно при том условии, что все они были неверующими, а потому им было безразлично, в каком вероисповедании зарабатывать на хлеб насущный. Бросить в лицо такому количеству белорусских священников обвинение в неверии в Бога, а следовательно, лицемерии худшего свойства никто не имеет права.
…Необходимо указывать властную структуру, которая осуществляла воздействие, классифицировать меры воздействия, рассматривать их последствия, определять степень нарушения ими свободы совести священнослужителей. Без этого, озвучивание цифр превращается в инструмент идеологической борьбы и свидетельствует лишь о неизгладимой обиде католической стороны на Православие и Российскую империю за понесенное поражение. Несомненно, изучение этой темы необходимо продолжать, оно далеко от завершения. Тем не менее, на данном этапе можно говорить о том, что несогласие на воссоединение с Православием, подкрепленное некоторой долей исповедничества, выразили 24 греко-католических духовных лиц. Согласно архивным данным, собранным М. Радваном в 1837 г. в Литовской епархии было 673 прихода, 981 священник и 815 473 верующих. В Белорусской насчитывалось 554 прихода, 715 священников и 608 407 верующих . Число монахов по разным данным колебалось от 228 до 251 . То есть количество священников и монахов достигало 1947 человек. Из этого следует, что отказавшиеся от воссоединения составляли 1,284% от всех служителей Унии, что заставляет задуматься о жизнеспособности униатского церковного объединения в пределах России в первой трети XIX в., и вполне закономерном его исчезновении.